Родом из Великой Отечественной

Я родился в 1943 году, поэтому всё, что касается Великой Отечественной войны, воспринимаю очень остро. Среди моих родственников были и погибшие, и без вести пропавшие, и репрессированные. Но я хочу рассказать о моих родителях, самых дорогих для меня людях, выживших в той священной, проклятой войне, хотя шансов на это было не так и много.

Мои родители поженились в 1940 году. Папа, Исаак Рувимович, окончил Второй Московский медицинский институт по специальности «детский врач». Мама, Александра Федоровна, — Московский текстильный институт, получив специальность художника по тканям. Такие вот самые, как выяснилось, необходимые для военной поры специальности. Дипломы они получали, когда уже началась война. Маме было 23 года, папе — 26 лет.

Папа был призван в июле 1941 года. С июля по сентябрь он  был командиром санроты 904-го стрелкового полка 245-й стрелковой дивизии. Дивизия действовала в Тверской и на севере Московской областей, плохо подготовленными, но необходимыми операциями оттягивая на себя немецкие войска от Москвы.

Такой путь прошел мой папа в самые первые дни войны. Мама всегда говорила, что отец родился под счастливой звездой. Однажды вывел из окружения — без потерь! — подчиненную ему санроту, включая персонал и подобранных раненых бойцов. Правда, лошадей вывел не всех: некоторых съели…

Ребята, представьте! Я не был бы зачат, не родился бы мой сын, не родилась бы моя замечательная внучка. У 13 483 молодых парней из 245-й стрелковой дивизии эта ниточка оборвалась в первые 90 дней войны.

Мой папа Соколинский Исаак Рувимович

Моя мама Соколинская (Волкошина)Александра Федоровна

После выхода из окружения отец попал в эвакогоспиталь Рыбинска. Далее с октября 1941 по апрель 1942 годов продолжил службу в должности младшего врача 171 противотанкового артполка. Понижение в должности, скорее всего, было связано с тем, что по тем временам вышедший из окружения, «окруженец» — почти предатель (так же, как и пропавший без вести). Могло быть хуже. Повезло. Но представляете ли вы себе работу противотанкового артполка, особенно в начале войны, когда «ни шагу назад!», когда выкатывали пушки на прямую наводку? В нашей победе противотанковая артиллерия сыграла огромную роль. Около 70% немецких танков было уничтожено противотанковой артиллерией. Но и потери противотанкистов были огромны: на один подбитый танк приходилось 6 — 8 разбитых противотанковых орудий. При этом погибал почти весь артиллерийский расчет. Недаром эти войска называли «ствол длинный — жизнь короткая» и «прощай, Родина».

…Москва, осень-зима 1941 года. Мама и ее родители никуда не бежали даже в страшном, пронизанном паникой московском октябре. Рыли в пригороде окопы, гасили «зажигалки», добывали еду, чтобы согреться в лютые морозы, топили книгами и паркетом «буржуйку» (этот «полупаркетный» пол в квартире на 5-м Монетчиковском переулке я помню просуществовавшим до середины 50-х годов). К декабрю 1941 года, когда едва началось наше контрнаступление под Москвой, мама решила, что должна быть рядом с мужем: где же еще быть молодой жене?! И она добровольно записалась санинструктором в 171-й противотанковый артполк по своей военно-учетной специальности. Как это ей удалось — не знаю…

Мама уехала к месту назначения 26 декабря 1941 года. Очень долго, более 3-х недель, мамины родители не знали, что с ней, где она, доехала ли? Учитывая военную ситуацию в это время и страшные морозы, можно представить, как они волновались за свою младшенькую болезненную дочурку. Но всё закончилось хорошо. Добиралась мама в 171 артполк, находившийся тогда под Вышним Волочком (расстояние от Москвы около 300 км), более 8-и суток. Судя по сохранившимся письмам, бабушку радовало, что мама будет находиться рядом с мужем, на свежем воздухе и хорошо питаться (в Москве было очень голодно). В перерывах между вытаскиванием с поля боя и перевязкой раненых она забивалась за печку и грызла сухари. Отец говорил, что не мог понять, как маме при ее достаточно хрупком телосложении хватало сил вытаскивать с поля боя в одиночку волоком раненых здоровенных мужиков.

171 артполк за время службы в нем моих родителей с января по апрель 1942 года участвовал в тяжелых боях наступательной Торопецко-Холмской операции практически без авиационного прикрытия.

Из воспоминаний того времени. Мама с папой шли по дороге около какой-то деревни. Появился немецкий самолет. «Ложись!» — закричал папа. «Здесь грязно» — по-женски резонно ответила мама. Отец сбил ее с ног, и они оказались в придорожном кювете. Немец, по счастью, их не заметил, он наметил себе другую цель — корову. Смекалистая корова, спасаясь от самолета, бегала вокруг стога. Кругом было голое поле. И он убил ее с нескольких заходов только после того, как поджёг стог. Убил и с чувством выполненной работы улетел. Такая у немецких летчиков была забава, которой они тешили себя в 1941 — 1942 гг. и при охоте на людей, военных и гражданских.

С апреля 1942 по май 1943 папа был начальником 650 военно-санитарной летучки. Мама была санитаркой на этой летучке. Как известно, санлетучка — это поезд, предназначенный для перевозки раненых из фронтовых госпиталей в тыл. Для отличия санлетучек от остальных поездов на крышах вагонов были нарисованы огромные красные кресты в белых кругах. Якобы для того, чтобы по международным конвенциям их не бомбили. Конечно! Какой фашистский летчик пропустит такую замечательную мишень, особенно при полном господстве немцев в воздухе? Но отцу и здесь везло. Его летучку относительно редко бомбили в отличие от летучки его друга. Как только летучка друга прибывала на станцию, через короткое время прилетали фашистские самолеты, и начиналась бомбежка. Позже выяснилось, что среди персонала санлетучки друга работала немецкая наводчица.

Вот так под стук колес и разрывы бомб я был зачат летом 1942 г. назло немецко-фашистским захватчикам, что вынудило маму 30 сентября 1942 г. уволиться в запас. В марте 1943 года я благополучно родился в Москве. Самыми малочисленными в школе за время моего обучения были классы с учениками этого года рождения.

Мама с гордостью называла меня «фронтовичок», подразумевая условия моего зарождения. Она только удивлялась, почему малознакомые люди при этом слове как-то косо на нее смотрели. Все было просто. В обывательском сознании тех лет «фронтовичок» — это ребенок, которого нагуляла женщина на фронте неизвестно от кого (таких женщин презрительно называли ППЖ — походно-полевая жена). Рождение ребенка у ППЖ предавалось порицанию в нашей высоконравственной стране.

После санлетучки папа служил командиром медсанроты 100-й отдельной стрелковой бригады, командиром 79 отдельного медсанбатальона 1-й Брестской Краснознаменной стрелковой дивизии, ординатором 587 хирургического подвижного госпиталя, ординатором-хирургом сортировочного эвакогоспиталя №282 (Польша, 1945 г.).

В 1944 году его чуть не расстреляли свои же за эксперименты с ускоренным заживлением гнойных ран в полевых условиях (его уже повели, но главный врач госпиталя успел растолковать высокому начальству, обходившему раненых и отдавшему приказ о расстреле, о полезности и эффективности примененной отцом методики).

В 1945 году на территории Польши его чуть не выкинули на ходу из поезда освобожденные нами братья-поляки (отца спас проходивший по вагонам патруль). Не расстреляли. Не выкинули. Повезло!

Увеличенная фотография

И я увидел своего отца (а он меня) в марте 1946 году, на следующий день после моего трехлетия, когда он закончил военную службу в звании капитана с одним ранением и орденом Красной Звезды. «На гражданке» при устройстве на работу выяснилось, что за все время после окончания института он ни дня не работал по специальности — детским врачом. Поэтому, пройдя всю войну с «хвостиком», в возрасте 31 года смог устроиться только как молодой специалист в детскую консультацию на нищенскую зарплату. После того, как его на рынке задержал патруль при попытке от безденежья продать свою шинель, чем порочил честь советского офицера, отец завербовался на Север, где мы прожили с 1947 по 1953 г. (Анадырь, Диксон). Там он был в одном лице и педиатр, и терапевт, и хирург, и акушер, и рентгенолог…

В 1953 году мы вернулись в Москву, и папа до последних дней работал участковым врачом в детской поликлинике. Разработал свой метод оксигенотерапии букета болезней. К нему приезжали лечиться взрослые и дети со всего Союза. В конце жизни, будучи неизлечимо больным, получив 1-ю группу инвалидности, он вычитал, что имеет право работать не более 2-х дней в неделю, но бесплатно, и продолжал лечить людей.

Мама закончила свою трудовую деятельность в должности директора фабрики художественной росписи тканей, неоднократно избиралась депутатом районного совета. Расписные головные платки ее фабрики демонстрировались на международных выставках. В 56 лет была вынуждена уйти на пенсию.

В 58 лет ее не стало.